Кружка была давно и безнадёжно пуста. Человек сидел за столом, погруженный в себя. В небольшой чашке в воде плавали остатки папирос. Последний день он много курил, промелькнула в пустой голове мысль. Мелькнула и исчезла.

А за окном продолжался шум. Местные справляли свадьбу, весёлое деревенское гуляние. Неожиданно пришла злость. Злость на чужое счастье в то время, как своё было уже непостижимо. В ярости он схватил кружку и кинул не глядя. Грохот пробитого посудного шкафа почти заглушил последний звон разбитой посуды. Почти. Еле слышного звука было достаточно, чтобы ярость мгновенно исчезла. Он поднялся, медленно обошёл стол. Кухонька была небольшой, в ней едва можно было найти пару квадратных метров свободного места. Стол, печь, шкаф с посудой, вход в погреб… Но ей всегда хватало. Он всегда удивлялся, как она грациозно лавировала по свободному пространству, в то время как ему едва хватало места, чтобы развернуться.

Он осторожно подошёл к шкафу, открыв пробитую дверцу. Тонкий эльфийский хрусталь был безнадёжно разбит. Ей всегда хотелось хотя бы взглянуть на него разок. Он вспомнил ту ночь, вспомнил её удивлённое лицо, когда он, грязный, усталый, с кровоподтёком на лице вернулся и отдал ей это сокровище. Тяжёлый вздох. Он не говорил ей, скольких трудов ему стоило исполнять её небольшие капризы, да и не важно это было. Для него. Она видела и под её взглядом он всегда чувствовал себя виноватым. Чувствовал, но не мог отказаться от возможности делать ей такие приятные подарки.

Стало тошно. Он закрыл дверцу и помассировал виски. В голове было пусто, лишь отголоски гуляний на улице. В надежде спрятаться он ушёл в кабинет. Комната обладала странной звукоизоляцией – наверно поэтому она и стала его рабочей комнатой… Он замер. Стол, стул, свечи и полка с книгами – вот и весь интерьер. Пальцы скользнули по пергаменту на столе – один из последних его переводов, неудачный вариант перевода отрывка, который он забыл выбросить, убегая из дома за очередной работой. Работой… Пальцы сжались в кулак, сминая пергамент. Он действительно много работал. Даже в те дни, когда он был дома, он целыми ночами сидел в кабинете, делая очередной заказной перевод. За что она окрестила его Лунь. Забавно. Человек, который вечно скрывал себя, предпочитая маски и придуманные на ходу имена реальному, в месте, где он всегда был открыт и самим собой, получил второе, ненастоящее имя.

— Время за полночь, и мне осталось три пути… -напел человек, роняя из безвольно опустившихся рук пергамент. Что он мог поделать? Он не может вернуть время вспять. Не может вернуть себе её. А без неё он уже не смыслил своей жизни. Той жизни, к которой он так привык.

— … сидеть, ждать смирно. Быть каменно спокойным, быть абсолютно мирным,- продолжал напевать он. Ей нравилось, когда он пел. И он пел. Доброе, незатейливое, смешное и не очень. Всё, что она могла пожелать, он мог спеть. На любом языке, знала ли она его или нет.- Только ветер знает, сколько нужно силы, Чтобы не слететь с катушек и ждать судьбы красиво…

Остаться и попытаться жить, как будто ничего не случилось? Просто сделать вид, что всё нормально и жить? Или… Рука нащупала пистолет. Он с горькой усмешкой посмотрел на него. В голове мелькнула ясная мысль – а ведь это не выход. Ведь не люди уходят с башен вниз, опрокидывают стулья, стоя в петле. Уже не люди. Люди мертвы к тому моменту, выгорают изнутри, а оболочки не видят причин жить. Сколько ему осталось до этого, до того, как его сожгут воспоминания в месте, где всё, каждый штрих напоминает ему о ней?

Пистолет упал на пол. Он пошёл. Ноги вели его сами. Ноги вывели его из дома, уводя его в лес.

— Второй выбор мне – стряхнуть пыль, сорваться. Извините мол, но не могу остаться,- продолжал напевать он. Ему было всё равно, куда тащат его ноги. А может и впрямь уйти? Забыть всё, найти новый дом, новое место, новую жизнь? Нет. В мире должно быть счастье. И если оно было слишком сильным, мы не сможем от него отвернуться, даже если оно прошло. Он не сможет забыть её. Никогда. – И лететь, мчаться, в неизвестность зимы. А как замёрзнуть просто – знают звери и мы…

Он остановился. Когда он понял, где он, ноги подкосились и он упал на колени. На глазах появились слёзы, хоть ему и казалось, что он выплакал их вчера. Свежая могила на кладбище. На камне – её имя. Боль снова охватила его. Болела душа, сердце. Счастье ушло, а он не мог с этим смириться. Делая всё, чтобы оно длилось вечно, он лишь его потерял. Вернись он на день раньше… Кто знает, что бы случилось. Но не случилось. Она была мертва. И это было раз и навсегда.

— А про третий путь не скажу ни слова,- голос дрожал, но он продолжал петь. Потому что боялся остановиться. Боялся, что боль задавит его и сожжёт изнутри. Она бы не хотела для него этого.- Он у каждого свой – раз и готово.

Что он мог сделать? Какой был его третий путь? В голове что-то перемкнуло, и он пошёл в дом, боясь, что подумай он над этим путём, его решимость испарится так же быстро, как и появилась.

Он не может вернуть её. И не может жить дальше без неё. Нет прошлого, нет будущего. Есть лишь злое сегодня… И раз осталось лишь оно, надо им жить. Не оглядываться на мир, а делать то, что считаешь нужным. То, что считаешь правильным. То, что понравилось бы ей.

В доме он взял лишь пистолет, мушкет и деньги. На севере разгоралась война, а значит для него будет работа, ведь там всегда нужны уши тем, кто готов платить за информацию…Человек шагал прочь от запертого дома. Бумаги на него и ключи он закопал в лесу. Он знал, что он в него не вернётся. Там было прошлое, закрытое для него навсегда. Прошлое, что убьёт его изнутри. Её не было там. Но она была с ним. Здесь, сейчас. Она была жива в его разуме и сознании. То единственное счастье, которое было ему нужно.

Лунь…. Имя, данное ему ей. Имя из прошлого. Он быстро перебрал в голове слово «луна» и близкое ему по значениям на других языках. Му’ша и Элуна. Поковеркав их, он быстро сделал звучное словечко. Новое имя для жизни-однодневки. Мунлайт.

Захотелось закурить. Он достал папиросы. Ещё одно напоминание о ней. Ей не нравилось, что он курит, а он не мог бросить… В порыве злости папиросы улетели в темноту леса. Человек нагнулся и сорвал с земли травинку, зажевав кончик. На первую пору сойдёт.

Луна освещала тропинку. Последнее напоминание, от которого он не избавится. На лице появилась ухмылка, столь часто видимая всеми вокруг. С теми, кто постоянно прикалывается и ведёт себя несерьёзно стараются не заводить знакомств, опасаясь их глупых выходок. Ему сойдёт такое амплуа.

— Лунный свет и водка, унеси меня прочь. В Штормграде завтрак, а в лесу ночь… — пропел человек, шагая по тропе. Мунлайт делал первые шаги в новой жизни.

О Нордсколе.

"… наверно, я просто устал. Устал от всего этого. От всей этой войны. Простой, понятной, но вместе с тем и сложной.
Долг. Честь. Свобода. Абстрактные понятия. Нам вдалбливали это командиры. Нам много чего вдалбливали в короткий период обучения. О том, что мы защищаем семью. О том, что мы сражаемся за родное королевство. За Альянс. За Азерот.
Одно нам не вдолбили в учебке — что всё это не имеет смысла. Когда ты идёшь день к позициям, а, прибыв на место, начинаешь окапываться, ты не думаешь о долге. Когда бойцы сбиваются в кучу у костра в надежде, что утром не будут сжигать их задубевшее от холода мёртвое тело, с трудом сорвав жетоны — ты не думаешь о чести. Когда к вам неделю не подвозят провизию — ты не думаешь о свободе. Ты думаешь лишь о том, как сохранить свою шкуру. Изредка — пары сослуживцев.
Когда приходится охотится, чтобы добывать еду, ты не думаешь об опасности, поджидающих вас. Плеть уже не страшна — страшна голодная смерть. Она близка и ты думаешь о том, как её избежать. А когда некоторые охотники начинают выблевывать внутренние органы — тебе плевать на семью, даже внутреннюю, отряд-семью. Твой мозг сжирает паника, и ты либо со всеми, либо тебя сжигают с отравившимися.
Тебе насрать на Альянс, когда, затянув потуже кушаки, ты несколько дней ждёшь подвоз провизии. Хотя почему насрать? Ты ненавидишь его. Пусть и ненависть идёт к тем, кто не приказал подвезти провизию — ты ругаешь Альянс. Когда вы сжигаете умерших от голода — вы делаете это с ненавистью к тем, из-за кого они умерли. Нет грусти, нет тоски. Только злость.
Когда нежить, прорвавшая ряды пехоты, добирается до тебя, тебе не до Азерота. У тебя в руках мушкет, нож и желание жить. Ты воюешь за свою жизнь. Не за Азерот. Не за какие-то там идеалы. Ты или враг. Жизнь или смерть. Нет мыслей, кроме одной — жить.
Возможно, поэтому я и сбежал при первой возможности. Ушёл в яростную снежную стену, украв штабные карты. Старый заплатит за них мою долю, когда отдаст нанимателю, а я найду работу попроще. Без войны. Без этой лжи.
Хотя был во всём этом один плюс. Одно понимание. Там, среди бушующей непогоды, трескающимися от холода губами, я шагал вперёд, хрипя песню. Песню о том, как замечательно жить. Пел и не ощущал главного — тягу к жизни. И даже уже падая, я думал о том, что всё закончилось наконец. Вот только кто виновник? Война или Элизабет?"

Об Огненной Передовой.

«Сейчас, когда война окончена, с трудом вспоминается о том, сколько крови было пролито во имя этой победы. История сохранит лишь сам факт, вот такая она беспристрастная тварь. Но я видел всё. Видел многое. И порой многое не понимал. Не потому, что это сложно… Просто не понимал, почему все так к этому привыкли.
Я не буду перечислять победы. Их сумеют перечислить и без меня. А перечислять всех погибших будет слишком долго. Список вечен. Настолько, что эти имена никто не запомнит, занеся их в один лист, в одну фразу. „Безымянный солдат“. Смерть каждого из них была личной трагедией друзей, близких… Но на фоне многих она оставалась ничем. Пустотой. Смерть умеет быть незаметной.
И всё-же… Всегда можно понять, за что сражается каждый. За свой дом, за деньги… Но почему смерть нашла тех, кто не должен был погибать в этой войне? Чем был Хиджал для некоторых? Святым местом абсолютно чуждого для них народа. ЗА такие места сражаются великие герои, чьи имена воспевают в легендах… Но они не были героями. Я знал их. Все они были просты. Кто-то может и чуть сложнее остальных, но всё-же. Почему? И за что?
Почему умерла та эльфийка, заслонив предателя от смертельного удара? За что сражалась Тюремщица, ведь её цель была достигнута? За что сражался человек, когда на него опускался Сульфурас? Ведь не за свой дом. ЗА чужую ему землю… Почему дренеи погибли, спасая других? Ведь они могли жить. Они могли спасти себя… Неужели всё-же есть что-то такое, что может заставить делать всё это?
Даже сейчас, думая над всем этим, я понимаю лишь одно. Скоро их жертва будет забыта, как и будут забыты имена победителей. Они останутся в истории как герои. Безликие существа из легенд, не имеющие не характера, ни пола, ни души, умеющие лишь сражаться и всё. Обидно, что обычно так и выходит. И даже то, что кто-то, и я, будут помнить их ещё долго, возможно и до своей смерти, не сможет исправить положение. И помнить будут погибших героев. А не погибшие личности. Ведь смерть умеет быть незаметной...»

Об Ульдуме.

«Творцы. Я часто думаю о вас. О том, что вы — наше спасение. Что вы действительно заботились об Азероте и нас. Хотя, точнее, думал. Слишком много сомнений. Слишком много смертей.
Когда ты пишешь очередной отчёт, ты не воспринимаешь всё душой. Ты пишешь список смертей, событий и результатов. Ничего более. Холодно, сухо. Ноль эмоций, лишь факты.
Другое дело, когда ты стоишь у десятка холмиков. Свежих. С которыми ты вчера в одном лагере сидел, шутил, спорил. А теперь всё. Их нет. Жизнь ушла, оставив свои проблески лишь одному. Тому, чьей жизни я теперь не позавидую, пусть и его тело гораздо целее моего. А всё это почему?
Причина проста — Творцы. Но почему? Почему, если вы хотели спасти этот мир, мы, смертные, должны уничтожать тех, кого вы оставили его охранять? Сначала Ан'Кираж. Потом Ульдуар. А теперь — Ульдум. И ведь лишь двое из ваших творений здесь, внутри чертового комплекса, который может уничтожить всё, сохранили былое благородство. Тот кто вернул жизнь и дал забрать свою, чтобы не забирать нашу. Тот, кто дал нам шанс уйти и подумать, когда мы уже были практически мертвы. А что остальные? Остальные....
Я не знаю, но мне было больно. Больно уничтожать то, во что верил. Каждый удар, который я наносил, отзывался болью в пустоте, заполнявшее пространство, где была вера. Ушла ли она? Не знаю. Как и не знаю, вернётся ли она, исцелится ли?
А вернётся ли жизнь к этим мёртвым наёмникам? Будь прокляты те, кто собирал группу. Почти все здесь — сосунки. Они не видели ничего. Совсем ничего. И их сунули в пекло. А теперь… Пусть их наниматели пожинают плоды. Ведь исход предсказуем, а я… Остался последний контракт и я забуду их как страшный сон, вычеркнув навсегда из моей жизни.»

О Душе Дракона.

«Шутки… Меня окружают чёртовы шутки. Я сам создал свой мир. Мир, в котором меня либо ненавидят, либо терпят. Каждый раз я одеваю маску, пряча под ней всё. Боль, страхи, удивление. Но порой она трескается и разлетается на части, показывая всем того, кого я пытаюсь спрятать.
Сказать, что я был удивлён исходом, ничего не сказать. Удивление было столь сильно, что я решил исчезнуть и склеить маску, забрав лишь винтовку и патроны взамен сломанной.
В этот раз смертей было немного. Совсем немного, ведь большинство были профессионалы. Немного, немного… Но… Это среди героев. ГЕРОЕВ! Когда я сидел внизу, в храме, прячась от наступающих войск элементалей и безликих, я слышал слишком много криков. Их больше нет. А герои сидят тут и празднуют. На корабле в Восточные Королевства я плыл с одним из командиров наёмников и его ребятами. Хмурые, седые. Сломленные. Будет ли их жизнь дальше такой же? Или нет? Или война заберётся в их мозг, а горе так же крепко скуёт душу, как и у меня? Будут ли они жить одним днём, или найдут в себе силы вернуться домой. Не просыпаться от шорохов, хватаясь за оружие. Не прятаться под маской, а быть собой? Не скрываться от мира, а шагать по нему огромными шагами, реализуя то, что хотелось бы?
Не знаю. И никто не знает. Одно лишь я точно могу сказать — мои прятки и жизнь одним днём продолжатся снова. Как всегда. Мунлайт должен существовать. Должен быть тот, кто найдёт в себе силы шутить даже тогда, когда в мыслях шуток нет. Тот, кто сможет превратить неприспособленного к реальной жизни в подобие бойца. Тот, кто из железного человека сделает живого. Тот, кто даст раненому дожить до прихода врача или облегчит его страдания.
И лишь один вопрос остаётся — кто даст жизнь самому Мунлайту? Ведь Грейхэм Уорен уже практически мёртв.»