Вспоминать прошлое всегда тяжело, каким бы оно ни было. Особенно когда оно утеряно навсегда. Навечно. Начисто. Порою кажется, каким благом было бы все забыть, отброситься на уровень бессмысленного зомби, алчущего лишь плоти — до первого удара клинка, до последнего рассвета своей жизни. Увы, проклятие вечно — цена состояния, в котором пребывает это тело, пропитанное энергиями Темных земель.

Детство и ранние годы (103 до ОТП — 7 после ОТП)

Что можно сказать об этом времени? Алентейн, по сути, никогда не был кем-то особенным — ни в семье, ни в благословенном Луносвете, ни во всей стране, тогда еще — не бывшей искаженным, разлагающимся полутрупом. Второй сын в семье потомственного военного, если можно так сказать; очевидно, что судьба предопределена, верно? Впрочем, не то чтобы он желал иного — с раннего детства я вырос на военных историях, в окружении военных, на песнях следопытов и сказках о славных победах; да и талантами к чему-то отстраненному, вроде искусств, тайной магии или ремесел, Алентейн был обделен.
Из него готовили воина — как из отца, командовавшего одним из передовых гарнизонов; как из старшего брата, уже более сотни лет водившего боевые экспедиции за сотни километров; готовили воина — и готовили на славу. Учили не только владению оружием и обращению с оружием, основам магии и физическому развитию — но и дисциплине и верности. Высшие эльфы взрослеют долго, поэтому времени хватило на многое. Семья гордилась им, как и друзья отца, и его командиры. Пускай до официального, традиционного совершеннолетия было еще далеко — немало эльфов видели перспективу молодого воина, вплоть до службы в королевской страже.
Когда открылся темный портал, Алентейну было чуть больше сотни лет. К тому моменту он уже имел некоторый боевой опыт, под руководством отца сражаясь с лесными троллями, с бандитами и прочим мусором, а потому известие о новых вторженцах, дошедшие до Кель'Таласа с некоторым опозданием, не вызвали у него особенного беспокойства. Во-первых, всего лишь дикари, пусть и многочисленные. Во-вторых — среди людей. Штормград был далек, и проблемы людей оставались их проблемами, с которыми те смогут справиться и сами.
До тех пор, пока не стало слишком поздно.
В новой войне, что на сей раз сама пришла в королевство эльфов, молодой воин участвовал лично в подразделении старшего брата — и, говоря честно, несколько тяготился его надзором, желая показать себя в бою с по-настоящему опасным врагом. Такая возможность представится очень скоро — а спустя лишь несколько месяцев кажущихся бесконечными изматывающих боев и переходов он проклянет свою поспешность, сполна прочувствовав на себе истинную суть войны.
Орудуя магией льда, мечом и копьем, а ближе к концу командуя взводом солдат, он прошел путь, отмеченный пожарами, кровью и страданием, принесенными звероподобными зеленокожими чужаками. На этой войне он потерял брата, пропавшего без вести в бою, на этой войне насмотрелся на ужасающие картины жестокости, на сожженные поселения и порубленных женщин и детей, на грязь и кровь — и именно а этой войны обрел неутихающую ненависть к Орде.
Война закончилась весьма скоро, но оставила на душе молодого эльфа тяжелые, не проходящие шрамы.

Интербеллум (7 — 19 после ОТП)

Оплакав потерю старшего из сыновей, леди Лиарин — мать Алентейна — ни за что не хотела бы рисковать жизнью второго, даром что Второй войне наступил конец. Увы, Алентейн оставался непреклонен, как и его отец, и его командиры. Оставшись в рядах армии, молодой эльф проводит следующие годы в напряженных тренировках, муштре подчиненных солдат и личном совершенствовании боевых навыков, готовясь к следующей войне. В это время он практически не посещает столицу, крайне редко видясь с семьей, чем весьма расстраивает их всех, особенно маму и юную сестричку Эйлин, с которой был весьма близок в ее детстве.
Раскол между былыми союзниками, распад Лордеронского Альянса, оставление пленных орков в живых… Алентейн не был рад ни одному из этих событий. Пусть его роль и вклад в прошедшую войну были не столь велики, он все равно считал себя преданным — вместе с сотнями погибших и искалеченных, вернуть которых не способен и сам Колодец; ожидая новую войну, он не интересовался ничем, кроме подготовки к ней и беспощадного обучения военному ремеслу и командованию. Лишь однажды вернулся он домой — когда получил весть о болезни матери, подхватившей неизвестную болезнь в одной из своих экспедиций. Увы, встретиться с Лиарин он смог лишь после ее смерти — на самих похоронах, прибыв одним из последних, он стоял в стороне и был погружен в невыносимую, необъяснимую печаль.
Чувствуя вину перед матерью и перед остатками своей семьи, Алентейн подал рапорт на перевод в стражу Луносвета — и был принят, несмотря на то, что такой переход ставил крест на идущей в гору военной карьере. Чувствуя, что важнее быть рядом с сестрой и с отцом, что нуждались в нем больше всего, высший эльф пожертвовал амбициями и будущим — и был уверен, что в дальнейшем все будет хорошо.
Все стало плохо.

Третья война (20 ОТП)

На плечах смерти и ужаса она пришла к его дому, в лице падшего принца сметая все, что только было перед ним. Магия, мечи, стрелы — все было бессильно перед надвигающейся живой смертью и предателем. Известия о бушующей в Лордероне нечисти принимались эльфами за нечто неважное, локальное — и теперь за эту ошибку предстояло платить.
Мертвецы уже прорывались через вторые ворота, следопыты генерала Сильваны Ветрокрылой были мертвы все до одного — а перед пока еще живыми стражами Луносвета скалила усмешку весьма печальная судьба. Подразделение Алентейна сражалось в восточном крыле города, сдерживая наступление одной из орд мертвецов, расходящихся, как ветви от ствола, в стороны по мере продвижения Менетила в сторону Кель'Данаса. В наступающих рядах Плети шли, в основном, дикие вурдалаки и недавно поднятые зомби — ни одного непобедимого повелителя ужаса, ни одного грозного черного чародея; и впрямь — к чему бросать такие силы на горстку солдат и запертых в своих домах обывателей? Могучие герои непременно раскидали бы тупую массу, отбросили прочь и пробили коридор для отступления, а потом убили бы и Артаса.
Жаль, что ни Алентейн, ни кто иной из его отряда не были героями.
Они держались несколько часов, прежде чем оказалось, что держаться больше некому, а бежать, по крайней мере по земле — некуда. Пробившийся с севера крохотный отряд эльфов, казавшийся подмогой, оказался на деле горсткой обессилевших и израненных полутрупов, несущих с собой едва живое тело командира.
Алентейн Холодное Сердце был готов сражаться до скорого и мучительного конца, но взглянув в лицо этого умирающего эльфа и узнав в нем своего отца, он сломался. Переговорив наедине с ним в несколько последних слов, он молча смотрел на черные столбы дыма, поднимающиеся над башнями некогда прекрасного Луносвета, до побеления костяшек сжимая рукоять своего меча… а затем, выхватив из толпы прячущихся за спинами последних из его бойцов горожан Эйлин, он закинул ее на спину последнего уцелевшего драконодора и, вспрыгнув следом, рванул в небеса.

Отступник на пути мести (20 — 24 после ОТП)

Он так и не скажет ей, что решился на предательство вместо бессмысленной и героической смерти по просьбе умирающего отца. Капитан Сэйлонар Холодное Сердце должен остаться героем — хотя бы в глазах дочери; героем, которым он всегда был. Она не хотела уходить, не хотела лишать защитников крылатого змея, на котором вот уже несколько часов один за другим вывозили беженцев за стены — конечно, такое себе спасение, но все же гораздо лучше, чем быть растерзанным заживо. Именно на эту судьбу обрек уцелевших Алентейн, уносясь прочь от горящей столицы — он стоически терпел и слабые девичьи удары по спине, шее и затылку, и слова проклятий на свою голову. Род должен уцелеть — последнее слово, данное отцу, он сдержит несмотря ни на что, а что будет дальше — не так уж и важно. Все равно ему долго не жить.
Змей нес эльфов над разоренными лесами и деревьями, и на большое счастье Плети не было дела до одинокого летуна; когда же создание выбилось из сил и более не могло лететь — им предстоял долгий, мучительный путь через занятые врагом и залитые чумными испарениями земли — на юг и запад, к морю.
Вдвоем на чужой, разоренной и порченной земле, в окружении диких зверей, порченных чудовищ и голода, последним из рода Холодного Сердца пришлось волей-неволей работать вместе несмотря на вину и несмотря на ненависть. Очень скоро Эйлин простила брата, спасшего ее ценою десятков жизней и своей чести — а тяжкие испытания, выпавшие на их долю за время перехода, сильно сблизили их и, с другой стороны, не давали рухнуть за горизонт отчаяния, сдерживали от осознания случившейся потери.
Увы, все это не могло продолжаться вечно.
Рано или поздно путь был завершен, когда они вышли на еще уцелевшее людское поселение. Долгому пути пришел конец — и вместе с ним рухнули барьеры, удерживающие громадный, ужасающий по своей мощи океан ужаса, стресса и страданий. В тщетных попытках успокоить и отвлечь Эйлин, вернуть к ней стремление к жизни, заливая отчаяние алкоголем в пустующем постоялом дворе полузаброшенной портовой деревни, день за днем катились под откос в бездну, пока в одну из ночей, сливающихся воедино в цвете монотонно-серого отчаяния, последние из рода Холодного Сердца случайно, почти не осознанно не переступили черту, очерченную тысячелетними запретами и традициями. В этом, пожалуй, даже не было их вины — лишь глубокая, одна на двоих рана, протянувшаяся от сердца к сердцу, чудовищный стресс и повисшая над разумом пелена тумана сделали свое дело.
А потом было странно. И неловко. Но — с новостями о приближающейся орде мертвецов и последнем забитом корабле — для рефлексии осталось слишком мало времени, и произошедшее само собой перестало быть проблемой.
В конце концов, тех, кто ставил запреты, уже не осталось в живых.

За «билет» за место в грязном, забитом трюме Алентейну пришлось отдать последние деньги и полученный от отца меч, выкованный одним из лучших мастеров Луносвета — и все же он не считал обмен несправедливым. Корабль шел к берегам Калимдора, и это место казалось наиболее безопасным из всех, что только могли существовать: у армии мертвых нет кораблей. И все же чувство вины не отпускало его ни на минуту, в час краткого сна возвращая в пылающий город, полный разорванных тел и умоляющих взглядов тех, кто остался брошенным. Погибшие требовали отмщения.

После случившегося Алентейн и Эйлин были вместе каждую минуту — но даже ей он не сообщал о том, что не собирался оставаться за морем. Все, чего хотел последний из высших эльфов (как он тогда считал) — спасти сестру, оставив в безопасности, и вернуться назад, чтобы мстить. Осознавая, насколько сильно ее любит, он ни за что не решился бы подвергать ее опасности, но и предавать память своего народа было выше его сил.
Когда судно встало в промежуточном порту — Алентейн не помнил, да и не знал его названия — он незаметно покинул борт и скрылся в толпе в ожидании возможности попасть обратно к Восточным королевствам. Тяжелое, саднящее чувство очередного предательства пожирало сердце изнутри, но как и прежде — он был обязан сделать это. На удивление, нужный человек нашелся быстро — уже тогда, в самом начале войны, множество больших и малых команд и компаний, остатки разбитых армий Лордерона и вольные роты собирали всех, кто желал сражаться с нечистью. Все они, конечно, были обречены, но в дни гнева и крови никто не думал о цене и шансах. Эльфу повезло — его не выбросили прочь за одно его происхождение; напротив, вчерашние крестьяне оказались впечатлены тем, что столь опытный воитель — пускай и оборванный и без меча — присоединяется к ним в походе. Уже сидя на борту отходящего от пирса корабля, Алентейн поймал глазами до боли знакомую фигуру, тревожно идущую по берегу, словно в поисках кого-то… и остался сидеть на скамье.

Выбор сделан.
Сколько дней и месяцев он пройдет сначала в этой банде наемников, затем — среди остатков разбитой и гибнущей армии, а в конце — наденет серебристое облачение? Сколько миль пройдет по разоренным землям, сжимая в руках меч и яростно, исступленно вырезая, вымораживая и раскалывая на части ненавистную нежить? Сколько ночей он проведёт в полном одиночестве, вспоминая всех, кого предал и бросил — и в этом списке, вместе с горящим домом и пожираемыми заживо людьми, прибавится еще одно имя?
Сколько времени пройдет до того, как в очередной вылазке в Чумные земли, он с горсткой смельчаков окажется под стенами Стратхольма, с которого все началось?..
Все закончилось с ударом ржавого копья — не в спину, как с великими героями, вовсе нет; как и прежде, Алентейн Холодное Сердце так и не стал героем. Истекающая зеленоватым гноем фигура в гербовой накидке Лордерона, сжимая старое кавалерийское копье, свалит его с ног мощным ударом в лицо и пронзит чуть ниже края грудины, пригвоздит к земле, словно юный натуралист диковинную бабочку, оставляя бессильно сучить ногами и, истекая кровью из пересохшего рта, тщетно пытаться вырвать вошедшее на полметра в землю ржавое оружие. Медленно и мучительно умирая, Алентейн будет слышать крики своих людей, из чьих еще живых тел вурдалаки будут вырывать целые куски плоти своими острыми, напоминающими загнутые бритвы когтями; по животу и по шее придутся еще несколько ударов, которых угасающее сознание почти не почувствует, чьи-то челюсти вырвут кусок плоти из левого плеча, прежде чем оклик на неясном наречии не отгонит чудовище прочь — уже он не будет ни видеть, ни слышать ничего из этого; последнее, что предстанет перед его взором на пути надвигающейся волны ледяного мрака, будет лицо юной эльфийки — той, кого он спас в самый последний день, прежде чем отправиться в одностороннее путешествие за местью.

Когда смерть — это только начало (24 — 27 после ОТП)

Когда он придет в себя, он будет мертвенно, бесконечно спокоен. Стены темного камня, зеленоватые огни, отсутствие запахов, вкусов, мыслей… Он не увидит и не узнает ничего, что могло бы вызвать хоть капли сомнений. Помнил ли он тот бой, как и все, что было ранее? Помнил и знал — но как будто со стороны, как ребенок, читающий в книге историю давно минувших времен. Он смотрит вниз, на зашитое грубыми швами плечо, на уродливый шрам на животе — и не видит, не понимает ничего странного.
Он слышит Зов — и сердце, прежде молчащее, наполняется благоговением.
Король дал ему шанс.
Он следует Зову, невесомо шагая по холодному черно-серому камню — под арками его уже ждут боевые братья, такие разные — и такие единые. Короля здесь нет, впереди вещают двое — седой человек и лишенный проклятья плоти мудрец, парящий в полуметре над землей, но он знает: устами их говорит Король. Впереди и позади, слева и справа — такие же, как он, избранные к великой чести, к посвящению в рыцари. Поворотом головы он смотрит на них, и сердце его исполняется гордостью: такие разные, и все же — благословлены. Не все из них обладают плотью, не у всех из них есть хотя бы руки; большинство — люди, женщины и мужчины; вот позади — поджарый гном, а еще дальше — пара орков, молчаливых и сосредоточенных. Высший эльф смотрит на них и не испытывает ничего, что мог бы испытывать эльф к орку, что мог бы испытывать он сам в прошлом, после прошедшей войны — все это испарилось, словно никогда и не существовало.
Осталась лишь воля Короля.
День за днем он, испытавший честь стать одним из братьев-послушников, проводит в кузнях и на площадке, внимание словам и движениям мудрого Амал'тазада. Вот он вновь шагает по высоким коридорам, мимо громадного, сшитого из множества тел колосса — почтенное создание, кажется, радо видеть его и машет торчащей из выпирающего брюха рукой; впереди шагает строй голых костяков с луками — Алентейн салютует им, поднимая клинок.
Он — еще не рыцарь, но за пролетевшие месяцы сделал очень много шагов к цели. Король будет гордиться им.
Вот синими огнями пылает кузница душ, накормленная недостойными; остановившись перед ней, высший эльф без страха кладет в холодное синее пламя клинок, придавая ему форму и ограняя — а после, вынув и положив перед собой размягченное лезвие, филигранными ударами маленьким молотком по зубилу наносит аккуратные символы — один за другим. Никогда прежде Алентейн не чувствовал такого воодушевления, такой отдачи и радости от работы — с каждой руной, накатываемой и загорающейся на клинке бледным бело-голубоватыми пламенем, он приближается на шаг к посвящению.
Вот грязная, залитая высохшей кровью арена, прямо на которой сидят, скованные по руками и ногам, жалкие и ничтожные животные, безмерно низкие и грязные, пустые. Мастер Разувий кивает — и цепь слетает прочь, освобождая рогатого и копытного зверя, жадно втягивающего затхлый воздух и явно не верящего в свою удачу. Эльф видит его глаза — воспаленные, налитые кровью; он почти физически чувствует, как вырывается из ноздрей обреченного горячий воздух, как закипает в его жилах кровь. Низшее чудовище мчится вперед, подняв с пола грубо выструганную пику — и эльф элегантно уходит в сторону, салютую мечом. Руны сверкают голубым и красным, повинуясь его воле — и острые потоки ледяного ветра срываются вслед за указанным клинком направлением, заключая зверя в прочные, сковывающие до костей объятья. Нанося смертельный удар, Алентейн не смотрит ему в глаза — низкое, опустившееся до уровня скота создание не заслужило такой чести.
Он — рыцарь. Элита, надежда и опора Короля и его Нового Мира. Нет ни страха, ни сожалений, ни прошлого — Холодное Сердце не то что не вспоминает, но даже не знает о том, что о прошлом можно вспоминать. Копыта его резвого, не ослабляемого тяжестью плоти коня высекают искры из камней, а меч разит мерзких врагов, смеющих противиться Новому Миру — и крики их звучат слаще любой, самой чистой музыки. Почти так же, как и слова Короля.
Он не ведет счет ни дням, ни годам — благородным рыцарям нет нужды во времени, ведь в их распоряжении вечность. Легионы мертвых идут вслед за ним по его приказу, легионы живых падают и разбегаются при виде его; в тени летучей Цитадели он — клинок и воля Короля. Очень скоро все будет кончено — поля Лордерона больше не несут проклятья жизни, приведенные к Порядку и Покою. Осталось совсем немного — и вот сам Король ведет их к чахлым лесам, среди которых скрыты враги.
Плеть готовится к удару.
Грязные фанатики, готовые выжечь все, к чему стремился Король и за что сражалась его Плеть. Их яростный свет выжигал и оставлял шрамы, а воля заставляла держаться даже против превосходящих сил — но дни их сочтены. Шагая по земле, усыпанной телами и пропитанной кровью, пронзая рунным клинком копошащиеся и вопящие о пощаде тела, эльф вот уже несколько недель чувствовал нечто странное, словно закрытое, запечатанное внутри — но как и прежде, объяснял это ожиданием скорой битвы. Алый орден — опаснейший из врагов, уже показавший себя неумолимым в своей жестокости, и сражение с ним будет нелегким. Следуя в строю благородных рыцарей Плети, Алентейн Холодное Сердце прорывал укрепления фанатиков и предавал мечу всех, кто убегал, прятался и молился, рубил, резал, обращал в расколотый лед и снова рубил, пока доспех его из черного не обратился в грязно-алый. Рыцари не ведают усталости, как и их армия, пока последний из фанатиков не падет и не присоединится к свите Короля.
Но что это? Церковь объята огнем — свет не спас ни жрецов, ни искавших в ней защите, и теперь изрубленные тела их, уже негодные к воскрешению, сложены внутри заходящегося пламенем строения; позади же — цело и невредимо. Казарма? Тюрьма?
«Отомсти за наших пленных, славный рыцарь!» — ткнув рукой в сторону здания, произносит боевой брат, и рыцарь устремляется внутрь, шагая сквозь выбитые двери. Он видит груду стонущих, распростертых тел — и взмахом меча один за другим прекращает их жалкие жизни. Сейчас он не чувствует радости, отнимая жизни столь жалких существ — он жаждет продолжения боя, жаждет палящего света и острой стали, жаждет ненависти и страха, кипящей крови и замерзающего в жилах льда.
Здесь этого нет.
Одно из существ успевает подняться, прислоняясь спиною к стене и держась за покрытый кровавыми бинтами живот — и неотрывно смотрит ему в лицо, словно узнавая кого-то.
Может быть, того, кем он был раньше?
Впрочем, рыцарь не видит и не понимает этого — хотя и помнит это лицо, слишком смутно и слишком отдаленно. Он понимает слова, эхом ударяющие по его ушам, он знает, что помнил этот взгляд. Он слышат, как его просят убить — и просят вспомнить. Просят бороться — но ведь он борется и так, всю свою жизнь посвящая Королю и Плети.
Удар кулака — фигура падает, издавая надрывный стон, но продолжает смотреть прямо в глаза, горящие голубым пламенем. Рунный клинок врезается в грудь, проламывая кости и бросая невесомое тело в судорожном рывке, срывая с губ последний крик и шепот, шепот имени.
Его имени.
Поворот меча, разрывающий сердце — и тело замолкает; а рыцарь выходит наружу, словно ошпаренный Светом аж от самого живого наару.
Впервые он не понимает, что происходит с ним самим.
Момент истины.
Алый анклав остался позади, в этот час на все сто процентов подтверждая собственное название: каждое здание, не тронутое огнем, каждый камень мостовых и каждая статуя на площади окрашены алым, а горы тел в алых накидках можно принять за новые стены. Мясники примутся за них позже, а сейчас — новый марш к новому бою. По чахлым оранжево-серым лесам, мимо торчащих костей и удушливой дымки; армия Плети — десять тысяч бойцов, шагающих в ногу, воедино, как живой организм; врагу остается недолго. Пара часов — и кольцо сомкнуто, и силам Плети не видно конца, а врагов их — жалкая горстка. Звуки горна, верховный лорд поднимает клинок — и Алентейн изо всех сил бьет коня по голым ребрам, бросая в атаку. Ветер хлещет в лицо, развевает по ветру копну снежно-белых волос, верный меч прорезает плоть, словно масло; а вот и еще один, и еще. Он сражается, подобно льву в окружении жалкого стада, разит одного за другим, не чувствуя ни усталости, и страха. Впереди и на флангах — чудовищный крик, гвалт, вспышки и треск; он не слышит и не обращает внимания, ведь в его руках — сила Короля.
Добрый конь рассыпается грудой костей, вслед на падающего всадника летит копье, стремясь прижать, приколоть к земле — как тогда, у Стратхольма; ничтожество не успеет понять — рука в саронитовой перчатки с легкостью ломает древко и насаживает неудачливого убийцу на его же копье. Вскочив на ноги, Алентейн поднимает меч и готовится нанести удар — но падает наземь, отброшенный тяжелым ударом в грудную пластину. Не то молот, не то копыто.
Он падает в грязь и тут понимает, насколько вокруг стало тихо…
Он слышит — и не верит.
Пытается оглянуться — и не может понять. Это сон?
Верховный лорд признает поражение — он не может понять, почему. Где армия? Как же так, ведь они побеждали! Где Король? Где защита?
Он слушает и не верит вновь и внось, даже когда появляется сам Король; он хочет броситься к предателю Могрейну и порвать его голыми руками — но не может сделать и шага, придавленный изнутри черным, всепоглощающим, неосознанным чувством.
И когда сияющий Испепелитель поражает самого Короля, вынуждая позорно бежать, память возвращается к нему. Память — и осознание всего, что произошло и до, и после той проклятой битвы у Стратхольма.
Все, без остатка.
… Он хочет умереть — окончательно и бесповоротно, но голоса двух лордов приказывают ему стоять. Несколько часов спустя он бросается обратно к алым казармам — и с диким воем падает на колени перед пепелищем, что осталось на этом месте. Найти останки — если они и есть — хотя бы похоронить — уже невозможно. Лишь прах, смешанный с пеплом, песком и грязью.
Он умер снова — на этот раз внутри, именно здесь и сейчас.
Возвращаясь в Акерус, он не говорит ни слова — лишь рубит, колет и режет, вычищая заразу Плети из каждого уголка некрополя. А закончив с зачисткой — добровольно следует в портал к Штормграду, надеясь на быструю смерть.
Он безмолвен и спокоен, когда на улицах столицы в него летят камни, тухлые яйца и несвежие фекалии — до самого королевского дворца. Он не заходит внутрь, оставаясь снаружи почетным караулом для верховного лорда, все еще надеясь на казнь — но обретает помилование.
И лишь спустя недели холодного, летаргического безмолвия он принимает новую клятву перед орденом Черного Клинка.
Клятву мести.

Черный клинок (27 — 32 после ОТП)

Освободившись от контроля Короля-лича, рыцарь смерти посвящает подобие жизни подготовке к отмщению — к тому, что обещали Фордринг и Могрейн у часовни Последней Надежды. Оставаясь в Акерусе, он непрерывно тренируется и обучается еще лучше владеть магией рун холода и крови, обучает мертвые войска тому, что знает сам, стараясь придать бессмысленной толпе зомби и вурдалаков Черного оплота подобие боевых порядков и слаженных действий — насколько у тех хватало мозгов. Это милосердно, не думать и не вспоминать, занимаясь лишь делом, подпитывая себя страстным желанием мести чудовищу, что лишило его всего.
Когда приходит время, мертвый эльф убывает к берегам Нордскола вместе со всем своим орденом — и сражается с Плетью и ее прислужниками, не зная ни покоя, ни милосердия. Будучи направленным в помощь к войскам Альянса, он все же держится несколько в стороне, четко осознавая суть своего существования; впрочем, куда больше гнева вызовет у него временный союз с новой Ордой и вынужденные совместные с ними действия.
Настоящим шоком будет для него узнать, что Сильвана Ветрокрылая не просто стала подобным ему не-мертвым чудовищем, но и встанет во главе мертвецов, неотличимых от Плети, и присоединится к Орде. Впрочем, ненависть к оркам на деле не составляла и малой доли ненависти, испытываемой к королю мертвецов — а потому не могла стать препятствием. Горя этой ненавистью, он делал то же самое, что и раньше, только на этот раз под ударами клинка падали живые и мертвые подручные Короля-предателя, а не мирные люди.
Алентейна не было на вершине Ледяной Короны в час, когда Артас Менетил испустил дух — но, как и все рыцари смерти, он почувствовал это. Последние оковы сброшены окончательно, месть свершилась, хоть и чужими руками — но вслед за свободой пришла пустота. Радость и чествование героев, награждение отличившихся, парад — все это было бесконечно чуждым, пустым и далеким для мертвеца, лишенного цели.
Он уже знал о том, что за время рабства осколки его народа преобразились, восстановив королевство — но, войдя в состав Орды, они перестали быть его народом. Да и что ему делать там, в преданном им городе, где все будет напоминать о прошлом?
Ему вновь встретилась королева банши, предлагая присоединиться к его новому народу, таким же Отрекшимся, как и он — но видя в сборище нежити уродливое отражение Плети, он не принял это предложение. Черный клинок стал ему последним пристанищем — настолько, насколько возможно; вернувшись в черный оплот, он заполнял пустоту не менее пустым служением верховному лорду и обучая новобранцев военному ремеслу.
Краткая передышка продлилась недолго — война разгорелась вновь, и в этой войне Холодное Сердце сражался за Альянс. Нет, не так — сражался на стороне Альянса, потому что враг — старый враг — оставался прежним. Сожжение Терамора, бои на берегах Пандарии, Катаклизм… рыцарь успел побывать не в одном десятке сражений, убивая, умирая и возрождаясь некромантами Акеруса вновь и вновь — но так и не видел ни цели, ни смысла. Когда войска Альянса брали Оргриммар, он был в их рядах — и сполня ощутил очередное предательство, когда король Вариан отказался покончить с Ордой.
Но это было только начало.

Разрывая цепи (32 — настоящее время)

Король Вариан поплатился за свою доверчивость, преданный Ордой на Расколотом берегу: ожидаемая участь глупца, давшего врагу второй шанс. Но война только начиналась, и Черный Клинок не остался в стороне. В сражениях с порождениями Круговерти Алентейн, казалось бы, обрел новый смысл не-жизни: не убивать ради людских королей, но ради самой жизни, защищая ее от чудовищ, с которыми смогли бы справиться лишь другие чудовища. Ничто не предвещало беды, пока перед эльфом не открылась страшная правда: Король-лич был жив.
Конечно, это был уже другой Король-лич, не Артас Менетил, не тот, что повинен в чудовищных злодеяниях. И все же он существовал, и держал в руке Плеть, которая должна была быть истреблена под корень, и верховный лорд знал об этом — и молчал. Молчал, а затем принял решение за всех — снова служить новому Королю, из чьего рабства не так уж давно освободился.
Этого Алентейн принять не мог. Отказавшись работать на Короля и исполнять приказы «предателя» Могрейна, он покинул Акерус, с удивлением отмечая, что его не пытаются задержать или убить. Пройдя сквозь врата смерти, он отправился единственным известным ему путем — ко двору молодого короля Андуина, нуждающегося в любых союзниках в войне. Без всякого удовольствия рыцарь преклонил колено перед смертным королем, прося взамен возможность сражаться против демонов и орды.
Именно это он и делал последующие месяцы и годы, присоединившись к вспомогательным частям армии союзников Альянса. На его счастье, война с демонами не завершилась миром, перейдя в масштабную битву за Азерот между двумя военными блоками — войну, в которой ему нашлось место среди винтиков военной машины.